1
Яшка Теплушин привык летом вскакивать на зорьке, но в это утро заспался. Шумно умылся колодезной водой. Торопился к сельповской машине. Накануне прислали повестку из районной милиции — получить паспорт.
Два года назад Яшка, закончив восемь классов, стал работать в колхозе на тракторе «Беларусь». Учился хорошо, думали, пойдёт в девятый класс, но перед экзаменами написал самое короткое сочинение.
«Дорогие учителя! Спасибо вам за всё, но прошу не настаивайте на дальнейшем продолжении учёбы. Не хочу. Могу брёвна ворочать, землю копать, шоферить, сеять и убирать хлеб, конюшить. Мотор и всю материальную часть трактора «Беларусь» — знаю назубок. Люблю технику, и ей без меня скучно. Этой любви мне хватит на всю жизнь. В школе изучал неорганическую химию, физику, писал сочинения, могу рассказать наизусть басни Крылова и стихи Пушкина. Участвую в художественной самодеятельности колхозного клуба, играл и играю роль Ноздрёва из «Мёртвых душ» Гоголя. Мне совестно ходить в школу с малышами».
К его «шуткам» учителя были готовы. Никакого переполоха в школе не вызвал, но родителей пригласили.
Дома мать встревоженно поплакала. Отец пошёл в школу один. Он шёл в школу не полем, а краем леса — ближе. Дорогу лесом проторили школьники, и гладка она от их ног, как речной камень-голыш.
— Яшка в деда уродился, — в общем-то радовался отец. Он не знал вины сына, поэтому и не корил его заранее. Они с матерью и не верили, чтоб Яшка большую беду сотворил. Не слабенький какой или завистливый, чтоб к озорству потянулся. — Яшка мой — золото, — говорил отец, не скрывая любви к сыну. — Любую работу в руках гнёт, как ивовый прут.
В учительской отец прочитал сочинение сына, аккуратно положил листок бумаги на стол завуча и сказал:
— Практически прикинуть — Яшка с ног до головы прав. Не всякий хомут лошади впору.
С тем и поторопился домой успокаивать жену.
Яшка своих ровесников давно перерос и поэтому водился с двадцатилетними парнями, побывавшими в армии. Зато девчата к нему были доверчивы, всегда искали у него защиты от назойливых ухажёров. Он был для них, как строгий старший брат. Может, поэтому и не имел зазнобы в своём селе. Но после того, как Яшку приметили выходившим поздно из дома тридцатилетней Полыниной Луши, девчата вдруг стали сторониться его. Они жалели, что потеряли верного защитника. Поглядывали на него, словно чужие и странние, да с укоризной перешёптывались. Кто-то пророчески
предсказывал: если парень до армии у бобылки сидит до петухов, считай — всю жизнь будет бабником…
…Когда Яшка учился в седьмом классе, отец заболел, слёг, отвезли в больницу. Матери одной не углядеть было за коровой — вот-вот должна отелиться. В крещенские морозы опасно оставлять корову без присмотра.
Яшка караулил корову после школы до позднего вечера, частенько с последних уроков сбегал. Мать дежурила ночами. Яшка спал чутко, вдруг мать позовёт, и он тут как тут. Из-под коровы слежавшуюся солому убирал каждый день и маленькими охапками подбрасывал лесное сено в ясли. Ожидание было томительным, и Яшка боялся оказаться один дома именно в тот момент, когда корова вздумает телиться. Но страх быстро пропадал, так как самому хотелось занести телёнка в дом, в чулан, где всё для него давным-давно приготовлено. Мысленно жалел, если телёнок появится на свет без него.
Мать скоро должна вернуться с работы, всё началось в Яшкино дежурство. У него из рук выпали вилы. Корова всполошно топталась задними ногами, будто на борону наступила или на гвоздь. Яшка раскидал с деревянного пола солому, никаких гвоздей под ногами не нашёл. «Ночка, что с тобой?» — испуганно прошептал Яшка. А корова продолжала мотать головой, будто в жару от мух отбивалась, тёрлась лбом о деревянный столб, фырчала, из ноздрей шёл пар. Она вздыхала, как человек. Норовила лечь на пол. Яшка помнил наказ матери не давать корове ложиться, не давать… Ночка умоляюще глядела на Яшку выпученным от боли и замутневшим от слёз глазом, и, казалось, глаз вот-вот выкатится, а сама скажет: «Больно». Всё же Ночка легла. Яшка потихоньку похлопал её по хребту, она тяжело, с перевалочкой поднялась, словно раненая, и уткнулась лбом в дубовый столб.
Застонала, как загнанная. Показались ножки телёнка с белыми поясками повыше коричневых копыт. «Мама! У Ночки телёнок!» — крикнул Яшка. Убежал в дом, снял с себя фуфайку, поднял рукава нейлоновой рубашки выше локтей, две пуговки сорвались и покатились по полу в разные стороны, сполоснул горячей водой руки и опять скорее во двор с ведром, хотя и не знал, для чего разделся и для чего ведро припас. «Ночка моя, разве я тебя брошу. Скоро тебе полегчает», — приговаривал он. Она повернула к нему голову, вроде бы сказала: что ж ты забегался, одной-то трудно… Показалась лобастая голова телёнка с белой звездой на крутом лбу. Яшка потянул телёнка с силой на себя. Ночка пошатнулась, задние ее ноги подкосились. Он не заметил, как рядом с его руками засновали сильные и ловкие в этом привычном деле руки матери. В замешательстве он отталкивал мать. Мокрый и скользкий телёнок забился на Яшкиной груди. Яшка закружился от радости, засмеялся. И, словно во сне, слышал мягкий всхлипывающий голос матери: «Корове отдай, корове. Оближет его». Он так и сделал. Увидев на боках телёнка длинные следы от языка коровы, Яшка подпрыгнул, обнял мать и поцеловал её в щёки. Успокоился Яшка от материных толчков в спину, мол, иди домой, не мужская это забота…
2
В паспортном отделе районной милиции Яшке велели зайти за паспортом на другой день. Объяснили: паспорт готов, но нужна подпись начальника милиции, который в неотложном отъезде.
«Подпись не борозда, обошлись бы и без неё», — огорчился Яшка, удостоверившись, что с ним не шутят.
Он расстроился, оставаться без дела до завтра неохота. На дороге останавливал машины, упрашивал отвезти домой, предлагал пять рублей, но шоферы ухмылялись деньгам, молча уезжали. Кому охота за сорок километров по избитой лесной дороге ползти. Попутных машин с огнём не сыскать, они в его село поедут, когда хлеба созреют.
«Придётся остаться. И чего паспорт на сельсовет не переслали? Может быть, хотят торжественно его вручить? Первый раз не дома переночую. А завтра, если вручат документ, пешком домой через лес пойду, — пришла Яшке обнадёживающая, но невесёлая мысль. — Без меня Луша посумерничает нынче, зато приду завтра, паспортом похвалюсь», — чуточку пожалел он — не Лушу, а свою привычку к ней.
Из узкого проулка вынырнул трактор «Беларусь», замызганный и неухоженный. Двери кабины открыты настежь и привязаны проволокой к заднику погнутой кабины. Показалась лохматая голова подростка. Яшка попросил остановиться, взмахнув рукой. Паренёк оглядел Яшку рассеянным взглядом и терпеливо подождал, что скажет незнакомец.
— Квартиру не покажешь от колхоза «Дружба»?
Паренёк задумался, и тут же на его обветренных губах появилась тусклая и усталая улыбка.
— Залезай, покажу, — крикнул он, перекрывая рокотание надорванного мотора.
— Масло из-под трактора капля за каплей бежит, — заметил Яшка, потеснив в кабине хрупкого хозяина.
— А, знаем, капля не море, — ответил паренёк. «Инспектор какой!» — подумал.
— А если из-под тебя подтекать начнёт. Дело, что ли? Сразу в больницу побежишь, — сказал и засмеялся Яшка. Это был первый признак досады на чужую оплошность. Он редко смеялся.
— Эх, на этом тракторе кому не лень хмыжжут. На него и надёжи не стало, — с оправданным сожалением сообщил паренёк.
Яшке его жалоба понравилась, значит, не случайно и не один день крутит баранку. Паренёк закурил, предложил и Яшке.
— Не куришь, во даёшь, — хихикнул тракторист, угадав в пассажире ровесника. Длинные, развязанные шнурки на его новых жёлтых ботинках, чудом сохранившиеся от мазута, мешали нажимать на педали. Он будто и не замечал. Изредка побрыкивал ногами, чтоб шнурки не лезли под подошвы, а зашнуровать некогда.
Они подъехали к высокому пятистенному дому с красной железной кровлей.
— Вот твой отель, — сказал парнишка. — Эх, тут и стюардессочки живут, — с наивным восхищением подсказал он.
«Наверное, пронырливый или сильно работящий мужик в доме живёт», — оценил Яшка дом, забыв поблагодарить тракториста за подвоз.
У дома стояла пожилая, но моложавая лицом женщина в выцветшем платке и длинном, пёстром платье. Платок выдвинут козырьком надо лбом, защищал глаза от солнца.
Пока Яшка нерешительно подходил к ней, она сгребла сено в кучу для навильника. Широкий след натерянного сена тянулся во двор.
«Не мужская работа: просушенное сено густо рассыпали и чуть в крохи не истолкли», — прикинул Яшка.
— Тёть, вы хозяйка колхозной квартиры? Я из «Дружбы», — сказал Яшка, прикашлянув. Хотелось пить, в горле запершило.
Ей не дала ответить девушка, выскользнувшая со двора с кусочком хлеба в руке и с маленьким пупырчатым огурцом с прилипшим листочком от рассольной приправы.
— Да, колхозный двор здесь, — приблизилась девушка к Яшке. — Мам, не пускай его на ночёвку, копна на его голове огнём пылает, сгорим ещё, — тараторила она. Девушка нарочно звучно откусывала малосольный огурец, похрустывала им. Подошла к нему совсем близко, покачивая бёдрами, обтянутыми брюками из зелёной ткани. — Ох, копна на голове рыжее лисьего хвоста.
— Чем богат, тому и рад, — пробасил Яшка и сжал губы. «Не дочка ли этой женщины? Схожи», — сравнил он.
— Богат ты всем. Кому — ничего, а тебе всё с избытком, только вот сердчишко не знай какое у тебя? — продолжала кокетничать и крутиться девка, оглядывая Яшку с ног до головы. — В район зачем?
— За паспортом, — сказал он. Хоть и был внешне хладнокровен, но на лбу выступил пот. «Эх, была бы сельская, нашенская, я тебя вместе с навильником бы на сеновал бросил и запер до ночи. Всех, что ли, они с колючками встречают? Должно быть, и моего отца знают. Эх, а она, пожалуй, Лушку за пояс заткнёт», — подумалось ему. Не любил озорных и вертлявых девок, даже побаивался.
По её пальцам в мелких ссадинах Яшка догадался: девушка — трактористка. В поринках загорелой кожи чернели остатки въевшегося машинного масла. Казалось, ей приятно было приплясывать возле Яшки и напоказ выставлять загрубелые руки. Они уставились друг на друга — кто кого переглядит. Яшка и не думал уступать.
Со двора выбежал белобрысый мальчонка трёх-четырёх лет с маленькими деревянными грабельками с двумя обломанными зубцами по краям. «Мама, мама!» — крикнул он, обняв девушку за ноги. Она покраснела, словно от досады, что не удалось остаться в глазах парня вовсе не матерью, а просто озорной девушкой. Отвернулась от Яшки. «Думала, я пень, на меня с ходу и сесть можно, — ликовал Яшка. — И рукой не коснулся до неё, не прицыкнул, а она завяла».
— За паспортом, — длинно и с насмешкой на сжатых губах передразнила она Яшку, словно догадалась, о чём он думает.
Она тщательно поправила штанишки на мальчонке, пригладила вихор кудрявый на его голове и забралась в кабину поджидавшего трактора. Сама села за руль, и трактор покатил по уличной дороге.
Обласканный мальчонка побежал за трактором и разревелся на всю улицу.
— Времечко такое, мамка твоя в мужицкое дело ткнулась, не отлепишь. Простим её? — Женщина подхватила на руки внука. — Только бы курить не научилась, а научится, мы её дедушкиным ремешком постегаем. Обиделся, мамка не взяла прокатиться на тракторе. И чтоб ей не взять тебя вон до того столбика? — охала женщина. Внук перестал плакать, но похныкивал. — На мамку сердиться нам никак нельзя, миленький. Это что тогда получится, когда свои люди из-за мелочи начнут друг на дружку коситься, глаза портить? Мамка твоя и травки сама накосила жнейкой, не каждый мужик сумеет, сама и привезла. С молочком-то ты покрепче вырастешь.
— Сено помочь убрать? — обратился Яшка, снимая с себя пиджак. — Вы дояркой работаете, по рукам вижу. Моя мама тоже доярка.
Вдруг девичий голос прервал Яшку.
— Мам, где ты там? Что долго нет, я заждалась.
«Ого, тут целый девишник», — понравился Яшке голос, донёсшийся со двора.
Яшка собрал чуть ли не полвоза сена в кучу, воткнул вилы в ворох до самой земли и, крякнув, поднял на метр выше себя. Вилы с надтреснутым черенком заскрипели в его руках, как ни старался держать крепко и вертикально, навильник с сеном западал в сторону.
— Не вздумай весь тащить, не жилься, — взмолилась хозяйка, жалеючи его. — Глаза на лоб вылезут, разве можно столько.
«Черенок насажен кое-как, притом он с кривинкой, и равновесие не поймаешь. Видно, в доме одни женщины живут», — размышлял Яшка, покручивая негодные вилы в руках.
— Другие у вас есть?
Со двора опять девичий голос долетел:
— Мама, пропала, что ли. Что случилось?
— Сейчас, дочка, сейчас… — ответила мать. Улыбнувшись, обратилась к Яшке: — Были вилы, да Надя затеряла. Поехала искать, не нашла. Кто-то их подобрал, домой унёс. Добро не залежится, — сказала, будто извинилась, и пошла с внуком к соседям занимать вилы.
«Значит, трактористку Надей зовут. Хорошо», — подумал Яшка. Он направился во двор. Обследовать сеновал не мешало бы, знать, куда бросать сено.
— Мама, мамочка, глаз засорила, — почти с воплем причитала девушка на сеновале, услышав шаги.
Яшку удивил просторный крытый двор, где на тракторе с тележкой развернуться можно и за угол не задеть. Яшка вошёл поглубже во двор, здесь было прохладно. С сеновала опять раздался совсем близко над Яшкой жалобный грудной и приятный голос.
Из глубины сеновала к краю его подползла девушка лет шестнадцати-семнадцати. Она убрала руку от глаза, который натёрла до красноты, и часто-часто заморгала большими, слегка продолговатыми глазами, глядя на Яшку. По-детски насупилась, сжала полные губы маленького рта и прислушалась, смелее моргая одним засорённым глазом: колоть в нём перестало. Вот великое чудо-то! Она от радости отползла на середину сеновала, крутнувшись своим гибким телом ловко и скользко, по-змеиному, отчего коротенькое платье вздёрнулось, оголив ноги. Она остерегалась оступиться, осторожно, словно надолго усаживалась, и поэтому некогда было одёрнуть платье.
Яшка отвернулся, чтоб дождаться, когда девушка приведёт себя в порядок и когда затихнет шорох.
Они встретились глазами, и оба улыбнулись.
— Что там делаешь? Сено зря крошишь. Оно у вас пересохло.
— Подают, а я по сеновалу рассовываю.
Обманчивыми показались те чувства, которые старательно бередила по ночам в Яшке томная Луша. Сейчас, перед этой девушкой, он застыдился и застеснялся, будто был виноват перед ней… Почему ж раньше в родном селе никто не застыдил его? И купался вместе, и танцевал, и целовал девок в губы на спор, а после и в поле и на току работали не один день… Были и приезжие студентки-красавицы с крашеными губами, ресницами, которых брал на руки и с кручи бросал в глубокие места реки, потом сам же нырял и ловил их под водой за ноги, пугая. От приезжих только и слышал визг и восторг от его игры с ними. Забавно ему было, но не стыдливо. А это вон молчит, улыбается, выставляет свои мелкие зубки с прорешинками между ними, прищуром удлиняет и так уж продолговатые глаза, наклоняется к коленям, осторожно прижимаясь к ним высокой грудью, и снова садится прямо и стройно — вот и всё, что видел Яшка, а себя не узнавал.
— Принесла настоящие вилы, — сказала хозяйка у ворот. Левой рукой она вела внука, а в правой были вилы. — Сосед Пётр Алексеевич для себя делал. К своим у нас черенки есть, отец запас; сами насадить не можем. Не тесто в квашне месить, правда, и его скоро забудем, теперь хлеб в магазине покупаем. Да вот и недоглядыш колгошится, за ним нужен острее ястребиного глаз-то, — стиснула она внука и любовно поцеловала в щёку.
— Мамку да мамку кричит, с сеновала-то, — сказал и потупился Яшка, будто винился за своё незваное вторжение во двор.
— Куда ж без мамки. Мамка и тогда мамка, когда и сами мамой называются, — согласилась женщина с ним.
— Спрашиваю: как зовут? Не говорит. Себя в секрете держит.
— Галя она у нас, — ответила за девушку мать.
— Надо с сеновала все-таки спрыгнуть, — предложил Яшка, почувствовав себя во дворе с чужими и малознакомыми людьми совершенно свободно, словно был дома или у близкой родни. — Сам с лестницы попробую затолкать сено поглубже. По нему ползать, только мельче крошить. Корове зимою разве крошево нужно?
Галя засмеялась в кулак.
Хозяйку подстегнула Яшкина заботливость, и она скорее пошла сгребать сено, благо внучок разыгрался и не вспоминал о тракторе.
Осматривая лёгкие заготовки для черенков вил и лопат, стоявшие в углу двора у ворот, накрепко связанные проволокой, Яшка поджидал, когда спустится Галя. Черенки грубо и наспех обструганы ножичком, а не осколком стекла, как он делал, научившись от отца.
«Хозяин их запас, а доделать не успел. Где же у них отец?» — гадал он.
Спускаясь неловко по лестнице, Галя зацепилась платьем. Потянуть на себя — жалко, порвётся. Подол парусом натянулся.
Яшка в два шага очутился рядом и подбросил Галю вместе с лестницей на сеновал. Она тихо охнула, заглушив смех, но не вскрикнула от неожиданной помощи. Яшка остался с поднятыми руками у края сеновала для страховки, но Галя уже держалась сама. Её щёки мгновенно зарделись зарёй. Она озлилась на Яшку, нахмурила брови, а глаза гневно округлились.
— Не стойте столбом. И не помогайте, не люблю.
Яшка не послушался, глядел на неё задумчиво, но ей показалось — безразлично.
— Прыгай ко мне на руки. Засиделась, а на небе гроза грозится, скорее сено надо убрать, — припугнул он Галю. «Старшая бы ко мне птичкой слетела», — самоуверенно подумал он. Яшка так и ушёл за сеном, не дождавшись согласия Гали. Заупрямилась и спиной к нему повернулась, посмеиваясь над ним. Минуты через три он тащил на соседских вилах полвоза сена над головой, от тяжести покряхтывая. Собой и копной сена загородил вход во двор, в котором сразу стемнело.
Галя отбежала за опорный столб и охнула тихо, прижав ладонь к губам.
Яшка встал на третью снизу перекладинку лестницы и бросил копну сена подальше от края сеновала. Жердинки настила прогнулись. Он посовал сено плотнее в дальние углы. Сеновал оказался почти полупустым, ещё пару возов набивай.
— Мам, откуда такой слон? — спросила Галя у матери, прибежав со двора.
Мать с предостерегающим и чутким любопытством покосилась на дочь.
— За паспортом приехал из села. От нечего делать взялся помочь. А что, пусть…
— Так легко и проворно сено по углам потыкал. Прямо с лестницы. Так только папа делал, —
спешила поделиться своими наблюдениями Галя.
Мать в который раз ясно приметила различие характеров своих дочерей. Младшая Галя обходительная, ласковая и предупредительная, об откровенности и говорить нечего, вся открыта. Чуть что наболело или задумала сделать, бежит советоваться с матерью. Никаких девичьих секретов нет и не будет у неё перед матерью, если и появятся, то сразу выложит. Сказать постесняется — глазами и поведением выдаст.
Старшая Надя вся в себе огнём горит, к ней не подступишься, словно под замком живёт. А матери не терпится знать: думает ли Надежда менять своё отношение к жизни или нет? Не по сердцу матери Надина тяга к машинам. К трактору своему бежит быстрее, чем на свиданку, по дороге цветочков нарвёт в кабину. А что сделаешь с её крутым и беспокойным отцовским характером, ведь он у неё не с луны свалился, на земле нажитой.
Яшка пятился боком со двора, по пути подсобирал растерянные клочья сена.
Галя, будто её толкнули спереди, прижалась спиной к крашеной изгороди рядом с чёрным
пиджачком Яшки и открыто засмотрелась на парня. Ей показалось, он нарочно приблизился к ней: брови её взметнулись на миг повыше, и глаза тут же поникли в смущении. И еще ей показалось, что он навсегда у них остался, а не на одну лишь ночь.
Яшка увлечённо подхватил второй ворох сена, поднял над головой с напряжением и успел улыбнуться Гале.
Мать видела их переглядывания и в дочери узнала себя. «Галинина совестливость — защита надёжнее, чем ловкая хитрость Надежды, — убеждала она себя. — Надо же, парень-то какой великан. На что мой мужик был ни с кем не сравнимый…»
— Галя, достань из погреба молока, напои парня, — наказала мать. Вслед добавила негромко,
поглядывая во двор: — Ещё одну заходку сделает и сено уберёт. Нам бы до полудня хватило. И уносит без потерь. — Глаза у неё заблестели. Отвыкла от мужской заботы в доме.
В светлых сенях за верандой Галя сбросила с ног резиновые сапожки, пальцы в них сопрели;
сняла платок и распушила волнистые и длинные до плеч волосы. Тогда лишь нырнула в погреб, лаз в него в сенях под ногами. Кувшин с молоком вынесла на крыльцо у ворот.
— В нём же вечерешник, — пожалела мать. — Молодцу утрешник и сливочки пить самый раз. Приустал он. Что ж ты…
— Ничего, молоко в любом виде полезно, — выручил Яшка смущённую Галю и цепко взял из её рук кувшин. — Кружку подала бы.
— Пей из кувшина, разрешаю, — грудным голосом настояла Галя и гибко прогнулась в талии, прислонившись к стене.
Холодное молоко Яшка пил, стараясь и каплю не проронить. Не любил в работе охвостья оставлять и молоко пил не как воду, — с потёками по бороде. И всё-таки облился — так неожиданно
прозвучал голос мальчишки, подъехавшего на велосипеде.
— Тёть Поль, ваша Надька на тракторе в яму кувыркнулась! Вон за лягушатником.
Тётя Поля отбросила грабли, покачнулась от испуга и опустилась на чурбашок у крыльца: как быть, что делать? С жалостью посмотрела на внука и пробормотала:
— Что сижу? Бежать надо… Что там?
Она подняла грабли, поставила их зубцами к углу и тяжело побежала к прогону. За ним — и край районного посёлка с тёмно-зелёным клином соснового бора, а лягушатник ниже дороги.
Галя побледнела. Торопливо подняла племянника на руки, хоть он и не просился. Озорной мальчуган потянул за собой подол её платья, оголяя тётины ноги. Галя шлёпнула его по рукам.
— Наездилась, — промолвила Галя.
Яшка стёр со щёк капли молока и поклонился Гале.
— Спасибо, — сказал он. — Там мужик нужен, — добавил Яшка. И тоже направился к прогону.
«Ох, какой большой и широкий. Большим всегда первым ношу на спину. Папа такой был», — подумала она, проводив взглядом Яшку.
3
Лес близок, а почти у всех домов посёлка сады или рябина с калиной насажены. На концах усадов в два ряда ельник или молодой редкий сосняк в шахматном порядке. У крайних усадов в изгороди широкие ворота из жердей, чтобы по весне можно было заехать на тракторе.
По прогону размашисто шагала Галя с племянником на руках. Ветер захлёстывал её ноги платьем, играл в её волосах: закрывал глаза и веснушчатое лицо, оголял тонкую высокую шею, сзади веером вытягивал кудри.
Яшка дождался Галю, попросил мальчонку к себе. Она словно и не слышала, но шла рядом: вперёд не забегала и не отставала. Была уверена, парень идёт туда же, к упавшему трактору. После замешательства и испуга, она думала: не случилось бы что с сестрой опасное…
— Сама не умеет на тракторе ездить, ещё Пашку-ротозея в напарники взяла, — заговорила Галя, чтоб разгадать причину спокойствия молчаливого парня.
«Ругают, ласкают девку — все вместе. Понимают: Надя для семьи — кормилица, за мужика в доме. Мужик в селе не тракторист, что раньше безлошадник», — подумал Яшка.
Галя опустила племянника на землю. Мальчонка отбежал от тётки вперёд, а Яшка поймал его и поднял на руки.
За сосновым клином леса, в поселке его называли рощей, в болотной низине они увидели опрокинутый трактор с тележкой и три фигуры, стоявшие поодаль друг от друга.
— Вон, они все на ногах, — рванулась Галя вперёд. Успокоилась, поравнялась с Яшкой и поманила племянника к себе. — Со всех сторон мы нынче эксплуатируем ночевальщика. Станиславчик, иди ко мне?
Мальчик качнул головой, буркнул что-то и не пошёл к тётке.
— Весь в мамку капризный и упрямый, — сказала Галя, но без тени упрёка.
Про Станиславчика гадали первые годы: на чьего же парня или мужика он похожий? Сколько бы ни приглядывались в личико мальчика и сколько бы ни ворошили в памяти знакомые лица парней своего посёлка, сходства не находили. Значит, залётный оставил Надежде сына. Ну и лучше. Не на кого пальцем показать, всё подальше от новой беды, которой никак бы не миновали при живущем по соседству отце.
— Галя, с сестрой не катаешься на тракторе?
— Нет. Она не разрешает. И некогда: маме на ферму хожу помогать, — ответила Галя без раздумий, словно поджидала Яшкин вопрос. — На ферме корова одна есть с хитрым характером. Рябинкой зовут: любит, чтоб дойку начинали с неё. Правда вымя у неё самое богатое в стаде — ведёрное. Мама в своей группе коров с чирковым надоем не держит — с боем, а выбраковывает сама. Эту Рябинку обойдёшь нарочно, заранее нарядишься в чёрное платье или на голову накинешь тёмную косынку, чтоб она не узнала, всё равно находит меня и узнаёт. Вот вчера: взялась доить первотёлку, застучали струйки молока по дну ведра, Рябинка тут как тут и начала хулиганить. Рогами отогнала первотёлку, ведро мое опрокинула, а сама об меня тереться вздумала.
— Разве без привязи?
— Только делают.
— В райцентре живёте, а отстаёте.
Галя пожала плечами.
— И Надя у нас такая самолюбка. Всё сама и сама. На трактористку выучилась, ругань у них с мамой постоянно из-за трактора. На ферму зовёт или продавцом в универмаг. Надя и не слышит. Она ведь по специальности бухгалтер, техникум закончила. Последнее время мама поутихла, помалкивает. Без Нади мне хает работу на тракторе, боится, как бы и я не позарилась. — При разговоре Галя прикрывала ладонью нос и рот, словно осознавала свою откровенность излишней, но приостановить её не могла. — Надя недавно верхом на лошади проскакала по улице, мама исплакалась вся…
Когда у трактора стали видны мать с Надей, Галя примолкла.
— Прытко бегает, да часто падает, — сказал Яшка, как только они подошли к трактору.
— Ну, всем табором пришли и стригунка с собой взяли, — недовольно отозвалась Надя.
Не понял Яшка, кого она стригунком назвала, его или сынка своего, потому и спросил, кивая на трактор:
— А колёса ему для чего?
Галя кинулась обнимать Надю.
— Я-то думала…
— Галя, давно тебе сказано: за меня не бойся! — успокаивала младшую сестру Надя.
Трактор лежал на боку на самом крутом повороте дороги с глубокими колеями. Из-под кабины выбегал ручеёк машинного масла. Правая дверца, оторванная от проволочной привязки, перегнута пополам. Тележка с оборванными тормозными шлангами лежала вверх колёсами.
На почерневшем распаханном поле в ста шагах неровными рядками горбились кучки назёма. Яшке самому сотни раз приходилось занаваживать выхолощенные и «уставшие» поля.
Надя с сынишкой ходила возле трактора, прихрамывая. Не знала, что делать, как быть дальше. Поглядывала на мать, на сестру с обидой в глазах, словно вся вина лежала на их плечах. Лучше бы и не видели они её у опрокинутого трактора, лишний повод матери для упрёков.
— Кружись не кружись, как спутник, возле трактора, а надо бежать на дорогу и ловить машину. Не детская коляска, нам и всем миром не поднять. Дешевле трояка не обойдется, если нанять случайную машину, — ко времени посоветовал Яшка. В голове у него созрела раскладка: за что цеплять трос и как ставить трактор на колёса.
— Ага, лови — машина не комар, — будто походя ответила Надя. Отошла подальше от близких за трактор, вроде одной было легче обдумывать, как загладить свою оплошность. Сынишке наскучило сидеть на руках сердитой матери, выскользнул и стал трогать закопченную выхлопную трубу. Приготовился затолкнуть в неё камень. Мать заметила, нашлёпала ему по попке и отвела к Гале.
— Напарник её убежал в центр к столовой машину искать, — сказала у Яшки под ухом тётя Поля. У неё затеплилась надежда на Яшкину помощь. Молоденький он парень, а в подобных случаях и никудышный мужичок ловчее женщины. — Как вы тут обойдётесь, не знаю, а мне — ох, на дойку пора, — с грустью проговорила она.
— Да, иди, иди! — крикнула Надя стонущим голосом. — Не нойте. Людям на смех пришли, липовые жалельщики.
— Ага, оробела, а то всё вихлялась. Вот и поломай теперь голову, — безутешно сказала мать, отходя. Она часто оглядывалась.
— Галя, и ты иди домой. Мальчишку возьми. Дома подбери сенную мелочь и во дворе в ящик ссыпь. У двора метлой пройдись, — почти скомандовала Надя сестре.
«Подчиняться и слушаться Галя обязана как младшая сестра — старшую, зачем же Надя подчёркивает своё верховодство в семье? — задумался Яшка. — Ей, наверно, не хочется оправдываться перед близкими, поэтому и кричит».
— Не переживайте, сестрички. Не сразу ж мы — родились и ходить научились. Со мной бывало и похуже, и без посторонней помощи выкручивался, — подбадривал Яшка сестёр.
— Вы тракторист? — спросила Галя, и губы её дрогнули. От неё не ускользнула и быстрая переменчивость Надиного настроения: после Яшкиных слов сестра стала более спокойной, она даже покорно ждала новых утешительных слов от парня, но Яшка молчал.
4
…Яшка замотал проволокой правый борт самосвальной тележки и молча взялся бросать в неё навоз. Лопату принёс Надин напарник Пашка.
«Не парень, а клад подземный», — залюбовалась Надя Яшкой и его работой.
Он разделся по пояс. Поднял глаза на сосновый бор, Гали там не было. Опять взялся кидать навоз и нечаянно наступил на краешек своей белой рубашки. Лежала она рядом на редкой и чахлой траве, чище место для неё не нашёл.
Надя догадалась, подняла не только рубашку, но и майку с пиджачком.
«Отглажено, отутюжено по-праздничному, видно, мать его любит, — похвалила Надя Яшкину мать, а получилось — и себя укорила: — Станиславчик без меня запутался: всех трёх нас в доме мамками зовёт без разбору».
— Пусть навоз валяется, навоз же, — острил беззаботный Пашка. Шнурки на его ботинках по-прежнему при ходьбе хлестали металлическими концами по ногам.
Яшка изловчился, наступил на шнурок. Пашка упал.
Надя посмеялась над ним.
— Горе с тобой. Нам никак нельзя падать.
— Я живой, полбеды, — отмахнулся Пашка, не сердясь. — Трактор вон лечения просит.
— После ваших рук ему и курорт не поможет, — сказал Яшка, не разгибаясь.
— Шланги порвали, а я точно знаю, нас за них против шерстки нынче погладят. Новых нет. С завтрашнего дня закукуем от нечего делать, — твердил Пашка.
— Молчи. Мало одной беды, другую зовёшь! — оборвала Надя напарника. Её злила Пашкина трусость. Неужто всё не знает, что для неё нет преград, чтоб найти какие нужно детали.
Яшка сгрёб остатки навоза и кинул вместе с лопатой на тележку. Стряхнул с брюк пыль, поочерёдно топнув ногами, и через минуту подогнал трактор к тележке.
Надя и Пашка переглянулись.
«Какой своевольный парень: сам и за машиной сбегал, сам и трактор поднял. Ни с чего взялся, будто нос мне собрался утереть, — кипятилась Надя. — Смотри-ка: отогнал трактор на поле, лопатой машет, как хозяин, и зафорсил. Не насмехается ли надо мной? Он же показал мне, что как бы ни ерепенилась с трактором, всё равно я бабёнка».
— Пашка, ставь нашу «Беларуску» на прикол, будем её ремонтировать. Трактор страшнее огородного чучела стал, — почти приказала Надя. — Пообедаю, приду в мастерскую, не убегай, — добавила она, дожидаясь, когда Яшка возьмёт из её рук пиджачок. Он неторопливо оделся, загородив собой трактор и напарника.
«Эх, жаркие у неё руки», — подумал Яшка, с удовольствием прикасаясь своими руками к Надиным, когда брал одежду.
Трактор неуверенно откатил от шоссе. Строгости в Надиных глазах поубавилось, и она предложила Яшке:
— Сходим к нам, покормлю.
«Не половить ли снова попутку домой? И без паспорта все знают меня в селе», — пришло Яшке. Отвечать Наде не торопился.
— Что молчишь? — спросила Надя. Она не любила, если собеседник со своими размышлениями гулял где-то там, а ей отвечал без внимания и чуткости, почти рассеянно. Другого она одёрнула бы, Яшку не посмела.
— Пошли так пошли, — ответил он.
— Мама сказала, ты у нас и сено прибрал. И мне нынче гору своротил на пути, — хвалила она Яшку, что было ему не совсем приятно. В недоумении от его замкнутого равнодушия Надя с наигранной льстивостью улыбнулась ему.
«Нескладная житуха у неё. Живёт рывками, словно везде разом успеть хочет», — определил Яшка. Он было пожалел неудачный день, а когда вошли в сухой сосновый бор, вспомнил Галю, и тоска о скучном дне прошла. Под ногами шумели мягкие пустые шишки. Бор без кустика и без густой травы просматривался от края и до края.
— Пылища на нас… Не пойти ли нам у ручья помыться? — врасплох застала Надя Яшку.
Надя быстро шагала к смешанному лесу. Яшка поотстал. Забылся. Донимала докучливая мысль: уезжать нынче или остаться? Запах лесной зелени в полупасмурный день душил, першило в горле и в носу. Под ногами временами чавкала земля, где-то рядом невидимо кружился ручей, закрытый с бережков крапивой в рост человека, лопухами и порослью молодой ивы. Прохлада от потаённой воды спасала от духоты.
Надя дождалась Яшку.
— Не потерялся? — спросила она. Вдруг взвизгнула, прижалась к Яшке и затопала ногами на одном месте. — Змея! — крикнула она отчаянно, не смея показать на уползавшего ужа.
Яшка подхватил Надю, и она до боли в пальцах вцепилась в Яшкину шею.
— Уж добрый, не тронет, — прошептал Яшка, прижимая Надю к себе плотнее.
— Добрый, а в облике змеи, — прошептала и она. После испуга и сказать-то внятно не могла.
«Сама-то змея, только в облике бабы» — оценил он, запарившись.
— Держись крепче, слабачка, — приговаривал он на ходу, удаляясь дальше и глубже в лес. Яшка целовал её загорелое и вспотевшее лицо и смеялся. Остановившись, как загнанный, у края полянки с густой ромашкой, синенькими цветочками цикория и дурманом, Яшка, смеясь, поискал глазами местечко потенистее.
Надя попробовала вырваться из его рук. Уставилась грозно на него. Её глаза — такие же дымчатые, что и у Гали, только переменчивые и недоверчивые, словно успели узнать все жизненные тайны; и волосы — лёгкие и волнистые, как у Гали; поэтому Яшке представилось, что на руках у него сама Галя. Он было разочаровался в покорности Нади… но эти близкие ярко-розовые губы…
Яшка сидел с нею рядом, вспоминал: прошлое лето стояло знойное. Сухие ветра жгли зелень на огородах, сворачивались листья на деревьях в трубочки, мелели колодцы и пропадали тихие родники. Слепни кусали животных до упаду.
Яшка весь июль помогал отцу пасти колхозное стадо. С первого дня он попросил у отца семиметровый ремённый кнут, отец не дал. Яшка удивился отказу, а вновь упрашивать не посмел.
В то знойное лето коровы будоражились не от одной жары… Три быка в стаде заболели, копыта побили, остался один. И, предугадывая озорство коров, отец на тонкий конец кнута из конского волоса привязал старинную медную пуговицу.
Перед Яшкиными глазами — коровье стадо, однообразное, как распаханное поле. Красные и рыжие коровы слились в одно огненное блуждающее пятно. Отец как-то наказал Яшке строго следить за коровой с белой полоской на правой передней ноге, а где уследишь, если коров таких больше трёх десятков. Сам он кнутом никогда не бил коров, похлопывал по земле для испугу, чтоб зря не лезли. Отец, настороженный и до времени усталый от беспокойства за животных, в те дни не отдыхал, не слезал с лошади. Семиметровый кнут тянулся за ним змеёй. Яшке сельские старички говорили: отец его, еще сидя в зыбке, научился кнутом хлопать — Яшкин дед наставлял.
«Я, видимо, обидел Надю поцелуями и прочим, она и в слёзы, трудно ей. Нет, мне надо домой: с глаз долой, из сердца вон», — винился Яшка.
Надя лежала в траве вниз лицом, будто задремала.
Яшка загадал: дойдет край тени до ног, и оставит он Надю в лесу одну. Купит в магазине фуражку с твёрдым чёрным козырьком, пообедает в столовой и переночует в этих кустах. Густо в них и скрытно. Всё, тень дошла до колен — пора.
— Будь здорова, Надя, — сказал Яшка, и за ним закачались ветки высокого орешника.
Надя догнала его в сосняке. Хриплым голосом, кололо в горле, окликнула:
— Выдохнулась я бежать-то…
Яшка замедлил шаги, деваться некуда.
Как тебя зовут? — спросила она.
— Яков, сын Николая Теплушина и Софьи Бараненковой, — отчеканил он.
— А почему мать не Теплушина? — спросила Надя и приосанилась, приняв его скороговорку за кокетливую игру. — Стой-ка, отец твой не пастух? Шутник он, да? Начнёт бывальщины распутывать, всех со смеху замотает. Людей рассмешит, а сам не смеётся: грустно ему, что всех людей разом одинаково рассмешил.
Ничего нового Надя об отце не сказала, Яшка и сам его знал таким, а всё-таки прежнее представление об отце расширилось, так как было странно слышать о своём отце лестные слова от малознакомых людей.
— Отец поехал в район на совещание и кнут в сумку положил. Шутил: кое-кого, мол, погонять там…
— Он у тебя ростом невелик, а ты в кого вымахнул? Родители над тобой день и ночь, что ли, дышали? — расспрашивала Надя, не поняв шутки с кнутом.
— У меня есть три сестрёнки: Катя, Соня и Вероника, младшенькая. Она самая любимая сестрёнка. Не знай, как без меня?
«Вот почему он угрюмый. Не привык пока жить отдельно без своих близких и родных. Домоседливый парень. Приманкой на сторону не обольстишь» — распознала Надя в нём то, чего самой не хватало.
— Ну и познакомились основательно, — опустила Надя глаза. — Я тебе ещё той грешницей показалась…
— Святые в церквах. В жизни человек переменчив, как и всякое живое существо, — рассудил Яшка.
Над его рассудочностью Надя посмеялась одним голосом, не раскрывая рта. Она пожалела, что он не поселковский, а приезжий.
— Куда ж собрался? Пошли к нам, пошли, — упрашивала она Яшку с виноватой улыбкой на губах, хотя чувствовала, он не откажется. — Пошли, что ли. Я разве слажу с тобой, — громко, с эхом прозвучал её зов в сосновом бору.
Посёлок с рощей соединялись твёрдо утоптанной тропой. Разбегаясь у села, тропа была похожа на упавшую от ветра сосну с редкими ветками на вершинке.
Надя шла впереди. Чтоб не наступить ей на пятки, Яшка поотстал и загляделся на её походку. Она руками не размахивала, но часто-часто совала их в карманы брюк, зато не вихляла бедрами, как утром перед ним. Приготовившись перепрыгнуть через канаву с метр шириной, Надя резко остановилась и повернулась к Яшке.
— Что так глядишь? Иди впереди меня, — потребовала Надя. В её глазах еще держалось чувство стыда, а также желание скорее избавиться от этого чувства. — Мне от Гали попадает: учит, чтоб я женственней держала себя на людях. Мол, не крути головой, не на тракторе пятишься. И руки не велит в карманах держать. Говорит, нежность былую из-за трактора потеряла. Мамка двадцать лет с коровами рядом, а сама собой осталась, а ты вот за год на тракторе развихлялась хуже рассохшейся телеги… — Надя посмеялась. — Ох, Галочка моя не понимает, с моим-то трактором никак нельзя неженкой быть, он изношенный, не дается мне. Куда ни сунься в него, всё болит…
— Надя, сказки и мультики любишь?
— Разыгрываешь? — Она остановилась. — Станиславчик мой любит, и я тоже.
— Всё в сказках и мультиках понятно, а как вот кот в сапогах ходит, не знаю, — сказал он и задумался. И Надя озадаченно задумалась.
— Тень на плетень наводишь. За дурочку считаешь, — повысила она голос. — Я ж тебя в гости пригласила, а то б обиделась. А я всё равно: и детей рожать умею, и на тракторе ездить. Что мне кот в сапогах. А твоё дело молодо, а какой жестокий. Даже ноги опять подкашиваются.
Яшка поддержал притворившуюся Надю. Оба до дому молчали, но Надя тихо посмеивалась. На самом крыльце громко расхохоталась, приговаривая:
— Я вот кот в сапогах! Ещё шпагу мне!
«Однажды зимой я точно так же радовался, когда выздоровел после гриппа», — вспомнил Яшка.
Надин дом оказался пустым.
Потолки в комнатах, рамы окон, косяки дверей, сами двери, веранда, русская печь — всё белое. От белизны в доме свежо и светло. Лишь полы охристые, с глянцевым блеском в солнечных лучах.
— Галя с моим Станиславчиком доярить ушла, — оправдывалась Надя за безлюдье в доме. — На тракторе приеду домой обедать, сынишка со всего маху ко мне мчится, а без трактора приду, будто и нет матери. Играет, бегает и не замечает меня. Обида какая… Бывало, навстречу маме так рвёшься, пятками, наверное, затылок доставала, и обнимешь её, как сто лет не видала, — жаловалась Надя и одновременно собирала обед на белый стол в комнате перед кухней. То и дело хлопала дверцей холодильника, поставила белую эмалированную кастрюлю со щами на плиту. — Ты с армии пришёл, паспорт-то понадобился? Наверное, на сторону умызнуть надумал? — спросила она. Сама застучала посудой, выронила половник из рук и посмеялась над своим волнением.
Яшке духу не хватило обмануть Надю: да, мол, из армии вернулся. Он и не знал, как неправдой пользоваться.
Надя вышла из кухни с двумя комплектами вилок, ножей и ложек. «Значит, мы вдвоём пообедаем», — подумал Яшка и хохотнул.
— Ну, из армии, что ли, пришёл?
— Мне в конце июля восемнадцать стукнет, осенью забреют.
Надя покраснела и шмыгнула в веранду.
— Сестрёнка у вас школьница, а летом на ферме работает? — спросил Яшка, напустив на себя строгость.
Надя медлила с ответом, не выходила, утрясала своё смущение. Забывчиво взялась пальцами за горячую крышку кастрюли и от боли зашипела, запоздало обдувая пальцы.
— Галя осенью в десятый класс пойдёт. Летом на ферме маме помогает и с моим мальцом канителится, — сказала Надя и задумалась: зачем он спросил о сестре? — Садись, богатырь, за стол, — приглашала она Яшку. — Рада мужика за стол посадить, за добрую помощь покормить.
— Я сам есть буду.
— Не шути. Да, рада, и такому, как ты, — двусмысленно намекнула она на его юный возраст и спрятала улыбку в кулачок. — Не обижайся на меня, я всегда вижу человека таким, какой он есть, и принимаю таким, какой он есть.
«Выходит, я старше Галины на два года», — прикинул Яшка и с интересом уставился на плетённую из тонких ивовых веток, не успевших заветриться, корзинку с пятком варёных яиц.
— Могу и сырых яичек принести, — извинялась Надя, перехватив его взгляд.
Яшка отказался.
— Сестрёнка молодец: учится легко, успевает в седьмом классе зоологию преподавать, — с охотою вернулась Надя к разговору о сестре. — Для неё учеба — удовольствие, а для меня — испытание. Галя внешностью в отца, характером в мать, а я наоборот, — со смешанным чувством призналась Надя: то ли была горда, то ли недовольна. — Папу при жизни законником звали и меня так же зовут. Видел, столбы за садом стоят одиноки, будто там древнегреческий храм когда-то возвышался и остались от него каменные колонны? Так вот, мой папа в барабан забил: нельзя строить в болотистом овраге! Иначе бы ферма в грязи плавала. Послушалась общественность. Но начальники заупрямились. Спецы понаехали со стороны, землю нашу не знают, как и я вон трактор. А за усадами видел ельничек и сосёнки? Папина забота. Он любил своими выдумками жизнь охорашивать и людей за собой тянуть. Ну, заболталась я, — одёрнула себя Надя. — Парень трудяга, а почему ешь, словно краденое? По маме соскучился?
— Час назад твоя сестра молоком угостила, — ответил Яшка и вышел из-за стола, поблагодарив за обед, бренча в кармане монетами.
— Батюшки, не деньги ли приготовляешь за обед? Копейка не деньги, пуд муки не хлеб, — сказала Надя и порадовалась сестриной обходительности: «Гала-Галочка, успела поухаживать, а может, и понравиться ему».
Яшка, проходя мимо полуоткрытых двустворчатых дверей веранды, насчитал четыре низкие железные кровати, прибранные цветастыми простынями.
«Неужели нужда заставляет пускать людей на ночёвку? Они не скрытные, доверчивые. Посёлок на бойком месте: транзитная дорога рядом, леспромхоз, мебельная фабрика, элеватор, лесничество. Люду полно, гостиница мала. Наверное, наш колхоз за аренду даёт им сено или зерно. Корову держать не голубя из горсти кормить. Если в этом доме появится настоящий мужик, он, конечно, запретит ночёвки. Я бы, например, запретил», — подумалось Яшке.
— Надя, а не могут мужички уступить тебе новый трактор? — сочувственно поморщившись, спросил Яшка, когда они уже шли по улице. — Утром видел: полно свеженьких.
— Жди, когда яблоки созреют и поспеют, а начнут собирать, скажут: червь съел, — скороговоркой ответила Надя. Лицо посуровело, глаза холодно и сиротливо потускнели. — И не надо. На новом испорчусь, знать его нутро не буду.
— Я бы уступил.
— Верно, ты б уступил. — Снова Надя пожалела, что он лишь приезжий.
Она позвала Яшку в мастерскую, он отказался. Настаивать не стала. На том и разошлись.
Ей думалось: «Батюшки, из-за него, что ли, ноги-то ослабли? Не умею сдерживать себя, выдаю свои мысли: неудачи угнетают, а радость, удача, даже мелкая, — чуть не прыгаю. Поэтому и залетела в яму на тракторе».
5
В магазине Яшка купил чёрную фуражку с твёрдым блестящим козырьком. При народе не решился перед зеркалом полюбоваться на долгожданную покупку, вышел на крыльцо магазина и воровато пригляделся в оконное стекло. Фуражка была к лицу. Не раз ему мать покупала на глазок фуражки, и все они на его крупной голове сидели, как грибные шляпки на школьном глобусе.
«Прифрантился, и дома не узнают, — с детской увлечённостью Яшка часто снимал фуражку и разглядывал каждый шовчик на ней. — С первых минут и к вещи-то не привыкнешь, будто она чужая, а где же к людям новым привыкнуть», — вспомнил Яшка Галю, Надю, их мать со Станиславчиком.
Фуражку купил — полдела сделано. Дождаться бы вечера и ночи — переспать, утром получить паспорт — и домой. Он уже не торопился, как утром.
…В доме только и слышались разговоры о новом Надином тракторе. Яшка до вечера отсиживался у двора на длинном бревне, из-под которого к ногам часто выползали древесные муравьи. Он травинкой смахивал их на землю.
Вышла бы Галя время скоротать, но она в доме была чем-то занята или же стеснялась с ним сидеть. Станиславчик уморился на ферме, играя с недельными телятами, и уснул, наверное, до утра.
В конце улицы ровно зарокотал трактор. Яшка в ожидании его прохаживался возле двора. Трактор, переваливаясь по кочкам, подъехал тихо. Выглянув из кабины, Надя озорно показала Яшке язык.
На шум из дому вышли мать и Галя.
— Легка у тебя рука, Яша. Разжилась, — обрадованно сказала Надя. Перевязанную бинтом ладонь левой руки она держала чуточку отстранённо от себя, боясь зашибить. — Ба, и ты разжился! — Она показала на Яшину фуражку. — Мам, мне не купить такую?
— Ладно, ладно, не мужик. О глупости разрешения просишь, а что серьёзное — одна ворочаешь, — укорила мать и скупо улыбнулась. — С рукой что случилось? — испуганно спросила она. Подошла ближе к дочери, вытянула шею, подалась к ней. — Ох-хо-хо, все руки себе сгубила.
— За какие достижения тебе новый-то? Нынче же опрокинулась, — едко спросила Галя сестру. Она заглядывала в кабину, словно не поверила новинке.
— У Петра Алексеевича Матюнина отняли. Тысячу раз из кабины выволакивали, мне механик и отдал насовсем, — разъяснила Надя.
— Ты считала, сколько раз нашего соседа выволакивали? Дождалась, когда совсем выволокли! — негодуя, проговорила мать. — У Петра Алексеевича семьища большая, жена хворая — без трактора что ему делать. В леспромхозе — что в гостях жить. Осердится, сосед-то золотой. Ох, девка, голова садовая. Отца нет, он бы не так рассудил… — сокрушалась мать.
«Любой мой промах подхватит, лишь бы отговорить от трактора. Да что он мне, жених, что ли, приневоленный. Захочу и брошу», — сердилась Надя, но чувствовала себя уверенней, когда её запугивали.
— Выгребала, вычищала из кабины грязь весеннюю и пылищу, на бутылочную склянку и наткнула руку, — разжалобилась Надя, чтоб отвлечь мать. — А вон и сам Пётр Алексеевич лёгок на помине. Долго жить будет, — сказала она и торопливо переглянулась с Яшкой, словно ища у него защиты.
Сбойной походкой подошёл к ним Пётр Алексеевич. Обросший щетиной двух-трёхдневной давности, с заспанными припухшими глазами, мускулистый, жилистый, словно плотно увязанный и перевитый из тугих мышц для тяжёлой работы.
— Ну что, подружка, бабьим передком вильнула и обогатилась, приссуботила трактор. То-то раньше замечал, кого надо обогревала. Где мне устоять? Давай из-под сиденья мои гаечные ключи и весь инструмент. Он мой, личный, — шагнул сосед к кабине.
— Дядя Петя, не смейте! — крикнула Галя. Она оттолкнула его, сама убежала, всхлипывая.
За нею ушла и мать.
Пётр Алексеевич продолжал совать руки в кабину. Яшка загородил ему дорогу.
— Что за космонавт приземлился? — спросил Матюнин. — Женишок появился, как-никак ещё одна монашка вымахала. Смотрите: из-за тебя, Надька, отец в петлю залез, до матери доберётесь…
— Пётр Алексеевич, в армии служили? — спокойно спросила Надя, будто он её не оскорбил. Казалось, она прощала грубость из-за какой-то зависимости перед ним.
— Пять лет отбухал в моряках. По морям, по волнам! — Матюнин тоже успокоился чуть.
— Что же со мной-то так, морячок? Я ж на вахте.
— На вахте, на вахте… — передразнив Надю, он скривил губы. — На вахте мне могилу копаешь. — Ткнулся он к ней.
Яшка подцепил Матюнина за руку, повёл его к дому.
«Это я его вилами сено покидал? Мастеровой мужик, а в заклёпках расшатался…»
— Иди, дядя, потом с ключами разберётесь. У бабы радость такая, трактор новенький получила, — сказал Яшка.
— Не жми локоть, понял, — протестовал Матюнин. — Сыновей позову, шапками закидают, — ворчал он. Ноги всё же заплетались, хоть он и храбрился. Однако, почувствовав себя будто в кузнечных клещах, расшумелся горячей: — Защитник нашёлся. Жила б Надька одна, я бы ей в колодец дохлую кошку бросил. — Открывая свою калитку, он проворчал: — Оно, конешно, вино… вина…
Надя завела двигатель трактора, и все выкрики соседа заглушились. Включила яркие фары.
— Поеду ставить в гараж. Галка куда-то исчезла. Не в лес бы, — сказала Надя подошедшему Яшке.
Он понял, что надо искать Галю. Сосновый бор Яшка обошёл вдоль и поперёк: звал Галю, кричал во весь голос, никто не отзывался.
На веранде Яшка лег на кровать у двери, ближе к уличной прохладе. «Где ж Галя? — ворочался он с боку на бок. — Не сумел с нею подольше побыть. А ранимая она, нежная, будто городская…» Он на короткое время засыпал, но духота не пускала в глубокий сон. И окна плотно закрыты от пыли с улицы. Яшка вспомнил убранное сено, широкий сеновал, бесшумно вышел. Во дворе натолкнулся на корову. Она отошла в дальний угол, Яшка попятился назад и спиной упёрся в столб. В темноте пригляделся, привык. Лестница на сеновал стояла рядом. Руками проверил на прочность, взвесил: «Крепка, артель выдержит. Сами-то хозяйки не пушинки». Поднялся по ней и не успел удобней сесть
на край сеновала, положив фуражку рядом с собой, как за спиной прошелестел глубокий вздох плакавшего человека.
— Скорее слезайте, — поторопила Галя приглушённым голосом, отползая ближе к скату крыши.
— А говорят, ты пропала, — отозвался Яшка. — В веранде душно, я и вышел поискать прохладное место.
— Слезайте, слезайте, кричать буду, — потребовала Галя. Дотянулась до него рукой и слегка толкнула.
Он поймал её руку выше кисти и не отпускал до тех пор, пока Галя несколько раз не дёрнула руку на себя.
Звякнула металлическая задвижка калитки.
— Надя сейчас сюда придёт, слезайте.
— Если буду к тебе приезжать, не прогонишь?
— Мне-то что, — прошептала Галя, боясь втянуться в разговор. — Всё, слезай!
Они притихли. Во двор вошла Надя, бормоча песню: «Не брани меня, родная…»
Яшка под шумок поднял лестницу на сеновал.
— Ох, как у меня часто настроение меняется, наверное, я легкомысленная или легковосприимчивая, — заговорила Надя. — Гала-Галочка, я хочу потанцевать вальсок. А с кем? Со своей новой
«Беларуской»? Красивый танец, голова от него кружится. Лестница куда-то запропастилась, — уже ворчала она. — Гала-Галочка, ты здесь или нет?
Галя вздрогнула, Яшка сжал её руку.
— Не прячься, слышишь, — не отступала Надя. — Какая ты чуткая к грубости, ну и молодец. А мне — будто так и надо. Галина, тебе рыжий парень нравится? Золотой он человек. Я отца его знаю. Помнишь, он зимой нам самовар паял. Я бы на твоём месте Яшку полюбила. До гроба полюбила, потому что с ним спокойнее, чем за каменной стеной. Не каждой бабе удаётся пожить за таким. Но у тебя своё, навязывать нечего, правда, Галя? Да где ты?
Когда Надя ушла, Галя вырвала руку из Яшкиной.
— Бежим скорее, не буду же через вас перелезать, — схитрила Галя. — Прыгайте быстрее, Надя с фонариком придёт.
Яшка мягко спрыгнул. Следом за ним Галя спустила лестницу, но она вырвалась и упала к Яшкиным ногам.
— Давай руки, поддержу. Зря ты боишься меня, — теперь упрашивал он.
Боясь, что Надя застигнет её с парнем, Галя протянула к нему руки. Яшка осторожно обнял Галю, в темноте она нечаянно прижалась щекой к Яшкиной щеке. Галя отпрянула… Он вскользь поцеловал её в губы.
На крыльце Надя включила батарейный фонарик.
Галя и Яшка успели открыть дверь со двора в огород, пробежать по огуречным грядкам и лечь в глубокие картофельные борозды.
Надя побежала на шум с включённым фонариком. Осветила огород, лопухи у изгороди, длинные шесты с хмелем в углу огорода, колодезный сруб с поднятой крышкой; покружилась возле приземистой бани. Возвращаясь, снова запела: «Ах! уж нет того, чем душа цвела, миновало всё — всё тоска взяла!» Дверь за Надей захлопнулась, и Яшка вскочил с земли, Галя с силой потянула его вниз.
— Надя хитрая, поджидает нас… — прошептала она. Переждали еще и вместе встали с борозд. — Галя, не уходи. — Яшка метнулся к колодцу. Он опустил крышку на сруб и вернулся к Гале. Под его ногами хрустнули пустотелые черенки тыквенных листьев.
— Зачем колодец закрыл, вода задохнётся, — сказала Галя, лишь бы скрыть свою дрожь. Из лесу дул знобкий ветерок.
— Колодезный сруб ниже колен, недолго и упасть в него. И малыш у вас есть, — объяснил Яшка полушёпотом и накинул Гале на плечи свой увесистый и длинный пиджачок. Галя сразу перестала дрожать.
— Галя, повторю давешнее: к тебе буду приезжать. Ты будто наша, сельская. Кажется, разъехались мы и снова встретились, только вот ты маленько забыла меня.
— У нас бычка Яшкой звали, — легко посмеялась она в ответ. — Буранный характер у него был, боялись все его. Ему папа нержавеющее кольцо в ноздри повесил, он и затих, — досказала Галя, опять посмеявшись.
— Какой уж есть. Что молчишь?
— Нынче всякого наслушалась, — скоро и опрометчиво ответила Галя. Она отдала ему пиджачок. — Пойду, меня заискались.
Яшка не упрашивал Галю остаться.
«Сладкое и горькое — всё перемешалось нынче в ней, да я толшусь. Чтобы не забыла меня, буду часто приезжать», — загадал он наедине.
Утром Яшка получил паспорт и пешком через лес, сокращая путь, пошёл домой. Надя настигла его на новом тракторе у кромки леса. Отдала фуражку, которую оставил на сеновале, а сходить за нею постеснялся, шутливо на прощание погрозила пальцем и сказала:
— Галя велела передать. Смотри, голову не потеряй.