В городском магазине у хлебного отдела покупатели неспокойно переговаривались и вздыхали с чувством обречённости и недоумения в глазах: цены на хлеб снова взлетели! Пожилая женщина, видимо, знакомая продавцам, сказала повышенным тоном:
— Зачем мне ваш комолый батон? На него и не взглянешь. Я в деревню еду. Гостинец везу.
— В деревне пироги пекут гостям, а ты булки выбираешь, — ответила кассирша, женщина средних лет, пухлощёкая, с запавшими глазами.
— В деревне любят городские булочки, — буркнула ретивая покупательница, довольная, что наконец-то подобрали батоны попригляднее. — А что деревня-то?.. — вопросила с недовольным вызовом, готовая поспорить. — В прошлый выходной ездила, а по обеим сторонам дороги — пшеничное море до сих пор нетронутое ни комбайном, ни серпом. Остановились по моей просьбе. Прошлась возле хлебов, потрогала колос: не поверите — с четверть длиной! — Она растянула большой и указательный пальцы правой руки на прилавке со свежими хлебными крошками. — В колосе ни зернинки — все осыпались к корням. И солома помертвелая — серая-серая… Хлеб перезревший и перестоявший — не девка, вовремя не обмолотишь, считай — пропал…
— На наш век хватит, — самонадеянно промолвила кассирша. И, смеясь ямочками на пухлых щеках, спросила: — А девка-то к чему?
— Да в старой деве ничего хорошего: капризы, зависть к замужним и спесь, — оценила ретивая покупательница с досадливым блеском в глазах, словно в своей жизни пришлось столкнуться с непокорной снохой.
— Перезрела или переспела… Главное — душа бы не очерствела, — ответила кассирша с лёгким недовольством в голосе, точно эта мысль коснулась и её судьбы.
— Куда столько хлеба-то взяла? На всю деревню, что ли? — спросила пожилая продавщица, подававшая хлеб.
— Впрок! Без хлеба не могу и минуты прожить, — ответила ретивая покупательница.
— А без мяса?
— Без картошки и без мясного проживу, посты стала соблюдать. Когда в доме нет и ломтика хлеба, то не нахожу себе места — волнуюсь, будто не хозяйка либо в чужих людях нахожусь. Скорее берусь взбалтывать на блины. Пожила без хлеба-то, знаю. Бесхлебья никому не пожелаю.
— Мама моя, бывало, жизнью напуганная, из магазина без спичек не возвращалась. Заставила меня пойти учиться на торгового работника, чтоб в случае чего… — вспомнила кассирша.
— А мой свёкор до последнего дня ходил в продмаг. Обязательно покупал пачку соли, а то и две… Её у нас накопилось, наверное, пуда три-четыре… Беру соль и вспоминаю папашу. Память ему скоро, проводили на вечный покой полгода назад. — У ретивой покупательницы веки покраснели. — Настрадались мамы и папы, царствие небесное… Потому мы посмелее: горюем, слёзы льём, гневим кого-то, когда не по-нашему… — Отмахнувшись со скорбным осадком в глазах, словно не понравилось, что прервали, заговорила о поле: — С кручи глянула на пшеничное поле — чуть в обморок не упала. Пшеница на корню выборочно сожжена, следы от огня, можете представить — чернее грачиного крыла, полосы переплетены между собой, будто многострадальное поле Господь Бог осенил крестом и обронил его на хлеба. А вы говорите: деревня с пирогами, деревня с пирогами… Что деревня-то? Она заживёт полной жизнью, тогда и нам раздолье!
Ретивая говорунья поклала в холщовые сумки батоны, ржаные караваи и ушла с гордо поднятой головой.
2003 г.