Городская стройка вплотную подступила к кукурузному полю, за которым виднелось пригородное село.
Многоцветная вечерняя заря, словно вытянутая по горизонту радуга, таяла на глазах. Вскоре западный небосклон залило светло-розовой краской, отчего дальние жёлтые поля порозовели. Порозовели и стога свежей соломы, приткнувшиеся к пашне, как пароходы к пристани.
— Сварной? — окликнул Геннадия Витушкина Иван Копылов, бригадир.
— Ну.
— Витушки гну. Занял бы нас смешными побасёнками. Или спой «страдания», а мы подпоём, пока плиты и раствор везут, — упрашивал Иван, склонный к едким шуткам в дни, когда на стройке что-то не ладилось. Почти всё лето поднимали седьмой этаж.
— Да вас всех взяла дремота.
— Не волнуйся, и сквозь сон уловим, — заверил Иван.
— Учитывая инфляцию, бригадир, плати тысячу рублей за слово, — рядился Геннадий.
— Согласен. Соберём тебе на сад-огород.
— Не приставай, Иван, как репей. Сама знает, — поправил татарин Рашид Абсалямов, монтажник. И глубокомысленно добавил: — Водкам нит, вода пиём. Дома коврам сидим, чай пиём.
Но послушать Витушкина не довелось, привезли раствор и плиты.
…Геннадий Витушкин и бригадир Копылов со стройки ехали домой последним полупустым трамваем. Они жили в одном доме. Во дворе, не сговариваясь, сели за металлический стол доминошников. Гладкий верх стола холодно блестел от тусклого света запылённого фонаря.
— Гена, помнишь, два года назад гостили у моей матери, ты жаловался, с семьёй съездить некуда. Вдруг в прошлом году вы зачастили в деревню, а теперь перестали. Вон как отполировали стол, играя в домино.
Витушкина всегда удивляло странное свойство характера Копылова: на работе острил и насмешничал, даже покрикивал и поучал, после же работы был доверительным и простоватым.
— Что молчишь? Семейный секрет? Не обижайся на меня, иначе раньше времени поседеешь или полысеешь. Айда-ка завтра на рыбалку.
— Тебе известно, какой из меня рыбак, — отказался Геннадий.
— Угу, — промычал Иван, поперхнувшись сигаретным дымом. — Жалеешь червя насадить на крючок, — добавил с усмешкой.
— Разве не рассказывал? — недоумевал Геннадий, вроде бы себя спрашивая. — Однажды ездили в наши леса за опёнками, случайно повстречался там с дядей Дорофеем.
— Ах, вон что. О нём ты не говорил.
— Да, Дорофей — наш бывший сосед. Вот, в лесу поговорили о том о сём, повспоминали, но больше выспрашивал он. Заодно упрекнул, будто я позабыл родное село.
— Упрёк не понравился?
— Объяснил ему: к кому, мол, ездить, родни в деревне не стало. В общем, Дорофей зазвал меня в гости. Не напрашивался, само собой получилось. Правда, жена воспротивилась: хорошо ли сделаем, если нагрянем к чужому человеку. Убеждал: какой же он чужой? Иногда соседи роднее родни.
— Никак, бездетный?
— Ну, это мы с тобой еле-еле разбогатели двумя. У Дорофея — три сына, дочь. Правда, старший «сгорел» от вина. Дочь будто бы звала к себе, не пошёл. И сама редко бывает у отца.
— Значит, забыли о нём. По себе сужу: в молодости навещал мать от случая к случаю. Когда же свои дети подросли, дошло, — признался Копылов.
После минутного молчания Геннадий продолжил:
— У Дорофея дом справный: двор, погреб, колодец и изгородь — тоже справны. Годов десять не прикасайся. Живёт на полупустой улице, без соседей.
— На отшибе, вот и скучает.
— Сначала ездили к нему по воскресеньям. В нашем углу, сам знаешь, и курорт побоку. Дорофей столовался с нами. Слабый едок: ущипнёт крошку, точно ребёнок, скажет «спасибо» и уйдёт по своим делам. Один раз пришёл навеселе, буркнул себе под нос: «Старухе скоро год, поминки бы сделать». И положил на стол кипу денег, продуктов закупить. Жена моя посоветовалась с деревенскими женщинами, так, мол, и так… Она наварила щей, лапши и каши… Женщины напекли блинов, пирогов, квас сготовили на солоде. Люди были довольны.
— Понимаю. Народится человек — хлопоты радостные, помрёт — заботы горькие, скажу тебе.
— Со своими дочками наведывался к нему и зимой. Долго ли на «Ниве». Заснеженную деревню им подавай; лазали по сугробам, Дорофей катал на санках. И его привозил к себе. Переночевал и загоревал о кошке, о курёнках.
— Интересно, доживём ли мы до старости? Мама говорит: кому сколько Бог даст.
— Иван, что главное в телеге?
— Колесо.
— Не угадал. Дорофей считает — чекушка в оси. Вынь её — и колеса полетят. Старик для земляков, что та чекушка: все печи и дымоходы в его руках.
— Ох, Генаша, опять лавровый венок кому-то на шею вешаешь, потом откажешься. Скажи толком: почему перестали ездить к старику?
— А-а, всё просто. Поехали к нему весной. В доме грязно, одежда и вещи разбросаны. Загулял наш хозяин. Вот так, бригадир. Мы навели порядок: побелили печки, освежили оконные стекла, вымыли полы и потолки. После помогли засеять картошкой усад. Глядим, наш хозяин повеселел. Ну и нам радостно. Я рассказал дочкам, что прежде деревенская молодёжь ночевала в амбарах. Избы были тесные, семьи большие. Им тоже захотелось спать в амбаре. Пришлось устроить лежанку из сухих досок.
— Оборванную ниточку связываешь, скажу тебе.
— Да ну, само собой получается. Однажды чинно ужинали, и Дорофей с нами, дочки и высунь языки. Тараторки.
— Обе в тебя, — заметил Иван.
— Вот наперегонки рассказывают о деревенской подружке, которая нашептала им, будто мы, Витушкины, как витушкой, окольцевали дом Дорофея, чтоб насовсем прибрать. Жена обиделась, домой засобиралась. Уговаривал, что сразу уезжать не с руки, иначе сплетню примут за правду. Разве наших жён удержишь.
— У тебя их много? — шутливо съязвил Иван.
— Знаешь, в этот же день появилась Дорофеина пропащая дочь. Она не поздоровалась со мной. А ведь вместе учились.
— Вон что, — озадаченно вымолвил Иван. — Кабы не ваша забота о старике, вряд ли бы дочь примчалась. Чует наживку.
— Не знаю, не знаю… Лето на исходе, как он там? — в раздумье проговорил Витушкин.